100 тем, версия 2, исходник лежал где-то на ДА1. Introduction
2. Love
3. Light
4. Dark
5. Seeking Solace
6. Break Away
8. Innocence
9. Drive
11. Memory
12. Insanity
14. Smile
16. Questioning
17. Blood
18. Rainbow
19. Gray
20. Fortitude
21. Vacation
22. Mother Nature
23. Cat
25. Trouble Lurking
26. Tears
27. Foreign
28. Sorrow
29. Happiness
30. Under the Rain
31. Flowers
32. Night
33. Expectations
34. Stars
35. Hold My Hand
37. Eyes
38. Abandoned
39. Dreams
41. Teamwork
42. Standing Still
43. Dying
44. Two Roads
45. Illusion
46. Family
47. Creation
48. Childhood
50. Breaking the Rules
51. Sport
52. Deep in Thought
53. Keeping a Secret
54. Tower
55. Waiting
56. Danger Ahead
57. Sacrifice
58. Kick in the Head
59. No Way Out
60. Rejection
61. Fairy Tale
62. Magic
63. Do Not Disturb
64. Multitasking
65. Horror
66. Traps
67. Playing the Melody
68. Hero
69. Annoyance
70. 67%
71. Obsession
72. Mischief Managed
73. I Can’t
74. Are You Challenging Me?
75. Mirror
76. Broken Pieces
77. Test
78. Drink
79. Starvation
81. Pen and Paper
82. Can You Hear Me?
83. Heal
84. Out Cold
85. Spiral
86. Seeing Red
87. Food
89. Through the Fire
90. Triangle
91. Drowning
94. Last Hope
95. Advertisement
96. In the Storm
97. Safety First
98. Puzzle
99. Solitude
100. Relaxation
предыдущие темы
93. Give upУтром десятого дня осени она выронила из рук чашку. Пустую – брызнул только фарфор, рассыпаясь по золотистым доскам веранды.
Я бросилась за щёткой.
А она посмотрела на белые осколки, рассыпанные по полу, и рассмеялась.
При мне она никогда не упускала из рук ничего.
Не только чашки.
В полдень она отправила письмо, сложив его корабликом и пустив по глади пруда в углу сада. Ещё улыбнулась, так, что обозначились морщинки в уголках губ и глаз: «Мой дорогой враг, должно быть, устал ждать моего слова».
Тот-кто-живёт-в-отражениях прислал ей ответ, написанный на кленовом листе, очень быстро. Она читала и смеялась вновь, так, что от её улыбки должны были плясать солнечные зайчики.
- Ты посмотри, милая, - вздыхала она: - Он ведь действительно устал ждать, и написал мне, что отдаёт победу в споре. Сдаётся. Надо же было – в тот же день, когда я уже признала поражение…
Она покачала головой, растерянно усмехаясь.
Её волосы стали совсем белыми.
36. Precious treasure. PoE Deadfire, Хранитель, Стюард Каэд Нуа, ОП-мимокрокодилы, умыслы и домыслы по мотивам спойлеров36. Precious treasure
- А на острове том, говорят, водится дракон, а в пещере у него – куча сокровищ! – матрос даже развёл руки, стремясь показать размеры кучи. Вышло впечатляюще, но пострадавшие от молодецкого размаха товарищи заворчали и отвесили дурню пару оплеух.
- Скажешь тоже, сокровища, - фыркнул один из них: - Ещё скажи, прекрасная дева у него в плену томится…
Тут троица заметила идущую мимо капитана и поспешно заткнулась, вернувшись к моткам просмоленной верёвки. Про богоподобных этих, которых Берас благословил, никогда не скажешь, смотрят ли они в твою сторону, или просто так мимо проходили – пол-физиономии как забралом закрыло. А капитан, хоть и не зверствует, корабль в руках держит крепко, поди пошурши.
Так что лучше уж работать.
- А капитан наша, говорят, дракона пяток лет тому назад прищучила, - мечтательно проговорил третий, глядя вслед уходящей женщине.
- Думаешь, и сокровищ набрала? – хмыкнул второй: - Даже если и были они, их теперь только из-под развалин выкапывать… говорят ещё, у неё под крепостью тайные ходы были, древние, из-за них всё и рухнуло. А в тех ходах..., - он даже языком цокнул, и махнул рукой: - Ну да что теперь трепаться попусту. Камень и камень.
- А может, рассказать ей про остров? Вдруг и вправду сокровища, - робко предложил первый. На него посмотрели недовольно:
- Мотай лучше, дурень. Думаешь, у капитана осведомителей мало? Наверняка знает она про твой остров, и про дракона твоего, - фыркнул второй.
- А может статься, что и не знаю, - холодно проговорили у него за спиной.
Матросы нервно икнули, разворачиваясь.
***
Остров оказался незнакомым, а слухи – достаточно забавными, чтобы проверить их при попутном ветре. К тому же, в том же районе, если верить информации Алота, проявлял подозрительную активность Свинцовый ключ. Что делало слухи из «забавных» настораживающими.
Ралио отодвинулась от стола с разложенными картами и как следует потянулась. Взгляд невольно зацепился за стоящую в нише статую.
Бывшая – и постоянная – стюард Каэд Нуа сейчас молчала. Каменное лицо не умело показывать эмоции – Ралио даже не была уверена, что оно сколько-то напоминало её прижизненный облик.
Она подозревала, что духу недоступен сон. И в который раз удивилась, что даже сейчас – этот дух сумел сохранить и разум, и сердце.
В ушах снова зазвучал обрывок фразы:
«…да что теперь трепаться. Камень и камень».
Настоящие сокровища – это не золото, не «зубы Ондры» и не шелка. Проблема лишь в том, что для любого, кроме хозяина сокровища, это…
Да. Всего лишь камни.
Ралио поднялась из-за стола и прошла к статуе. Под ногами мерно, медленно покачивался корабль – кажется, она уже привыкла к этому ощущению.
- Когда всё это закончится, - ладонь на каменном плече ощущалась бессмысленным жестом, и, вместе с тем – необходимым, так же она держала бы любого, с кем сражалась рядом: - Мы вернёмся.
- Да, моя леди, - в голосе каменной женщины зазвучал намёк на улыбку.
Ралио улыбнулась в ответ.
АПД:
За это мне стыдно, потому что я провалил бросок логики))
(а 80 тема в процессе, потому что вытянула кусок ориджа)
92. All That I Have. Dragon Age Inquisition, м!Лавеллан, ОЖП, пост-Чужак, сложные щщи эльфийского народа- Леталлин.
Мне всегда казалось, что речь элвен на вкус – как мёд, феландарис и льющаяся кровь. Но у него она - как прикосновение пальцев к виску. Мягкое. Нежное.
До боли.
Выдыхаю, не оборачиваясь.
- Проходи.
Скрип половиц, мягкое сиденье (за два года я почти привыкла к шемской роскоши. Почти.) слегка продавливает – на расстоянии, но рядом. Бережный.
Я всё ещё не смотрю на него. Куда угодно – на солнце (слепит глаза), во двор, на шелестящие деревья, на небо – чистое, словно никогда и не было раненым.
Мне всё ещё больно на него смотреть.
Детское, глупое, жестокое… Как в детстве – накройся шкурой с головой, чтобы Ужасный Волк или недобрый дух не почуял тебя.
Но я делила хлеб с Ужасным Волком. Я стреляла из лука недобрых духов.
А детская глупость вернулась там, где я меньше всего ждала.
И что самое страшное – он не злится. Не обижен.
Он понимает.
Всё.
Иногда за это его хочется убить.
Я, конечно, тоже понимаю. Тогда, вернувшись из Вир Дитары, он позвал не только бывшую Вторую Сабрэ, но и меня. Ему нужно было понимание. Точки зрения. То, что он мог упустить – сам Первый, но не охотник.
Из него вышел хороший Инквизитор. (Из него выйдет хороший Хранитель… наверное.
Если останется, что хранить.)
Я поняла его и тогда.
…Но, брат мой, думал ли ты, говоря, что может принести нам Ужасный Волк, что такое – твоя честность?!
Или ты сам ослеп и обезумел от боли, и не нашёл ничего лучше, чем отдать её тем, кто стоял рядом? Вытащить нож, чтобы воткнуть в сердце другому?
Не верю, что это ты.
Не знаю более, во что верить. В мире, где боги ходят среди нас и делят с нами дом и пищу.
В мире, где богов не осталось.
Молчание – как оставшаяся в ране стрела. Страшно доставать – кажется, что потоком хлынет кровь и яд, и рассыплется всё, рассыплюсь я сама, в обвинениях и бессильной ярости.
Длить… понятно.
- Леталлин, - повторяет он, перекатывает «ль» на языке, как море перекатывает гальку.
Я разворачиваюсь осторожно, словно держу на голове чашку с угольками.
Так оно, по большей части, и есть.
Смотрю на его лицо – сквозь его лицо, слепо и прозрачно, сквозь тревожно вскинутые брови и усталую морщинку на лбу и внимательный взгляд.
На золотистые чернила под кожей.
Вижу закаменелое лицо мальчишки, сжатые в тонкую ленту губы и закрытые глаза. И долгое, острое ожидание - свой валласлин я получила чуть раньше его, и стояла среди охотников клана, наблюдая.
Вижу странное, светлое выражение, прорывающееся сквозь гримасу боли. То, что я потом видела не раз на его лице.
Осознаю, что пальцами касаюсь тонких веточек письма-на-крови. Словно пытаюсь закрыть. Стереть.
Опускаю руку раньше, чем слышу его тихое «не надо».
Неловко отстраняюсь, отворачиваясь.
- Считать ли это нарушенной клятвой? Всё время нарушенной. С самого начала, - говорю я, всё-таки выдёргивая стрелу. То, что я не решилась сказать тогда.
- Считать ли нарушенной клятвой то, что наши собратья последуют за Фен’Харелом? – отвечает он, ровно и безмятежно.
- Они не…
- Они не. Они выбрали вождя, который приведёт их к свободе, - очень спокойно. И, почти без паузы:
- А мы когда-то выбрали помнить – так. Сестра…
Я поворачиваюсь. Смотрю на него. Прямо – на него. В его глазах нет сомнения.
- Скажи, ты бы хотела… забыть?
И мои руки взлетают к лицу.
Забыть. Освободиться.
От правды? От лжи?
Мысли разбегаются, как ветви узора под пальцами. Врастают в кожу. Насквозь.
Я опускаю руки, растерянная, разбитая.
- Нет. Не-ет…
Он молча кивает.
Молчим.
Медленно собираю силы на новый вопрос. Наконец, решаюсь.
- А если Солас…
- Не знаю, - он понимает с полуслова, качает головой: - Но, если он достигнет успеха – значит, все наши усилия были напрасны.
Так спокойно об этом говорит.
- И что ты будешь делать тогда? – напрямую говорю я. Серое к серому, сильверит к грозовому небу.
- Вероятнее всего, я уже буду мёртв.
- Если ты не будешь мёртв, - я настойчива, словно гоню оленя, но сама не знаю, зачем мне этот ответ.
Вир Танадаль осуждает убивающих без цели…
Каждая мысль – плетью. Белым поперёк глаз.
Жду его ответа.
- Я не знаю, - говорит он.
- Я никогда не буду знать наверняка. Я могу только верить.
Он улыбается – горько и светло – и складывает чашей пустые ладони.
- Прости. Но это всё, что у меня есть. Всё, что есть я.
88. Pain. DAI, м!Лавеллан, Хранительница Дешанна, упоминаются м!Лавеллан/ОЖП и смерть персонажейДешанна выгнала его наружу, едва ли не подняв за загривок, как котёнка. Если бы не выпитое и ещё не сошедшее зелье – отправила бы спать, а так только посмотрела внимательно, сокрушённо покачала головой и развернула за плечи к выходу.
Он не сопротивлялся – сил не хватало. Очень ясно понимал, что сейчас – бесполезен.
В кожу впечаталось, как в глину – прикосновение, сухое, цепкое и жёсткое. Как птичьи лапы. И медленное, как муха в смоле, осознание – какая она маленькая, ему под подбородок, и сама сухая, словно обветренная. И в волосах за последние несколько дней серебра стало больше, чем бледного золота.
Горло стиснуло, как удавкой.
Он с трудом кивнул и вышел из душной темноты.
А снаружи, оказывается, уже было утро - холодное, золотое, дымно-горькое от горящих костров.
Солнечные лучи пробивались сквозь облетевшие ветви, падали на землю – дробной, неритмичной паутиной. Дым смешивался с клочьями тумана, размывая свет.
Он сделал шаг, другой. Прислонился к стволу старой сосны – ноги отказались держать прямо.
Выдохнул. Медленно проследил, как холодное облачко дыхания растворяется в воздухе.
Сосновая кора под щекой шелестела, пачкалась смолой.
На губах горчил вкус лириума, и мир вокруг – прозрачно-золотой – был зыбок, как утренний туман, и слегка звенел.
Запах сосновой смолы отрезвлял. Не давал закрыть глаза, не давал прислушиваться к звону… не давал различать за ним голоса.
Которые ему нельзя было слушать.
Он знал, что должен сейчас… испытывать скорбь? Плакать, падать на землю, взывать к Творцам…
Но в нём ничего не осталось для скорби.
Он был пустой изнутри. Холодный и звонкий, как глиняная чашка. Ночь прошла, дурманом, ядом и отравой, вытекла сквозь пальцы. Забрала с собой страх, и скорбь, и сочувствие, забрала силы - все, какие были – и оставила его прозрачным, молчаливым, способным только смотреть.
И чувствовать.
Сведённые, онемелые от долгой работы и плетения заклинаний пальцы, и пустоту под рёбрами, и горечью подёрнутые губы, и то, что огненным кольцом охватывает голову, режет за глазами, когда смотришь на свет… и снова под рёбрами, под сердцем, натягивается струной, сгибает почти пополам, не даёт дышать.
Больно.
Память накатывает волнами – действительно, волнами – в его детстве клану случилось идти по побережью, и он знал – не помнил сейчас, не мог – свой восторг, когда горько-солёная вода плеснула, обняв его.
Сейчас ему кажется, что волна рухнула сверху. Оглушила. Тяжёлая и солёная.
А потом схлынула, оставив его на берегу.
Он садится под сосной. Боль всё ещё больше его.
Медленно, спокойно дышит – как может спокойно.
Начинает вспоминать. Распутывать этот клубок по ниткам, осторожно, неспешно.
Конечно, первым делом думает про руки.
Не Дешанны. Другие.
Не самые красивые руки – со сбитыми костяшками, в вечных угольных пятнах и мозолях, со шрамом от ожога на тыльной стороне левой, и мелкими царапинами на кончиках пальцев.
Надёжные. Спокойные.
Струна в сердце натягивается больнее. Туже.
…болезнь ела тех, кто слабее. Старых и слишком юных. Они с Дешанной пытались их спасти – как могли.
Могли - не всех. Старый Лейран, бывший мастер клана, и Айнис, которая едва встречала свою четвёртую осень…
как смотреть в глаза её матери и брату, как смотреть в глаза его сыновьям и ученику?
А она – она была рядом. Молчаливой поддержкой. Ещё одной парой рук и глаз. С самого начала.
Он пытался заставить её уйти – сначала. Вместе с Дешанной. Но Хранительница отступилась, устало махнув рукой – тратить силы лишний раз было невозможно. Отступился и он.
Не должен был! Слишком привык во всём доверять наставнице, слишком…
Она обещала, что будет осторожна. Он поверил – ему не было нужды сомневаться в ней.
Глупец. Будь ты проклят. Наивный дурак. Чтоб Ужасный Волк тобой подавился!
Болезни не было дела до её осторожности. А он слишком увяз в попытках помочь детям – успешных – что ничего не замечал. До последнего.
Слепой щенок!
Пока она не упала, где стояла.
Она сгорела в лихорадке за два дня.
Держалась раскалёнными пальцами за его ладонь. Блекло улыбалась, когда он запоздало, ослепший от страха, шёпотом ругал её глупость. «Я даже не знала, что ты умеешь так».
Он сам не знал, что умеет так злиться.
Он хотел бы не знать.
Бессилие – как крошащийся край обрыва под пальцами. Цепляешься из последних сил, пытаешься подтянуться, ломаешь в кровь ногти… и всё равно наступает момент, когда кромка под пальцами обрывается.
Когда женщина, которую ты любил, перестаёт дышать.
И ты ничего не можешь с этим сделать.
Даже плакать не можешь.
Просто больно.
Понял, что ориджевый вариант я не осилю, задрабблил квенту девочки из отыгрыша по ДА. Вышло так себе и я точно в паре мест зарубил логику и каноничность, но зафиксировать хотелось.
80. Words. ОС в количестве, ДА, таймлайн Третьего Мора.Слова драгоценны – в них заключено знание.
Слова опасны – они способны ранить, убить, ввести в заблуждение.
Слова могут связать, а могут освободить.
Хочешь погубить кого-то – отними у него речь. Хочешь узнать кого-то – выучи его язык…
Слова наставника ровны – и окончательны.
- Мне больше нечему научить тебя, dalen. Возвращайся в клан. Пусть Хранитель решает твою судьбу.
Она может только склонить голову, принимая его волю. И забыть, не думать те слова, которые ей хочется произнести. Запереть их во рту и дать им умереть на языке.
Наставник стар. Четырежды срок её жизни на свете он кочевал в одиночестве, лишь изредка приближаясь к стоянкам кланов. Он говорил, то был не срок для древних элвен… но бессмертие было утеряно слишком давно.
Он был уже стар, когда Хранитель отдал её ему в обучение – последнему живому из родичей, пусть и дальнему, обладателю древнего дара… и живущему достаточно далеко от путей кочевья клана.
Сейчас он похож на древний ствол в пятнах мха. И ей кажется, она чувствует, знает то, что он не хочет произносить… из-за чего он отсылает её.
Ему действительно больше нечему её учить.
Последний урок она должна будет постигнуть сама.
Она уходит в молчании.
А потом появляются твари.
Они похожи на шемов, но изломаны, изуродованы, черны, и от них хочется бежать, не разбирая дороги. Она зовёт из земли корни, и твари оказываются смертны – ломаются кости, дробятся черепа – но их много, слишком много, а она одна…
Её спасают стрелы.
Вначале она думает – клан нашёл её. Но, когда всё заканчивается, она видит своих спасителей.
Три шема. Два эльфа – у обоих нет валласлина на лице. Один гном.
На их доспехах вычеканен вставший на дыбы грифон.
- Я благодарю Стражей за спасение моей жизни, - слова неловки, словно ушибленная в бою рука, но это те слова, которые должны быть сказаны.
Один из шемов – из Стражей – усмехается:
- Не каждый день из кустов выскакивает талантливый маг. Но ты выбрала опасное время, чтобы путешествовать в одиночку.
- Любое время опасно.
- Сейчас Мор, леталлин, - говорит один из эльфов, и в его глазах – сочувствие: - Порождения тьмы захватывают Вольную Марку.
Слова падают – холодными каплями воды на загривок.
Она знает, что они значат.
И начинает говорить – как ученица отшельника, идущая в родной клан…
До того молчавший шем поднимает руку, и нить её слов сама собой обрывается.
- Имя клана, что ты назвала, мне знакомо, - говорит он: - Два дня назад мы нашли стоянку и увидели… то, что осталось от него. Не выжил никто.
Сначала приходит тишина.
Сначала она даже не понимает, что он говорит.
Словно она утратила возможность понимать слова.
Словно она утратила возможность понимать мир.
Как клан может погибнуть весь…
Сначала она понимает, что идёт.
Потом – что её останавливают, железной рукой на плече.
Потом она понимает вопрос, и ответ падает с губ, но она не слышит ни вопроса, ни ответа, ни крика, ни шёпота, она просто хочет идти вперёд, хватит, дайте ей уйти…
А потом она слышит.
И понимает.
- Сим объявляю право Призыва на эту женщину…
Словом можно сковать. Словом, что проросло из чужих слов, когда-то сказанных, и из того, что не говорят, но что прорастает сквозь кровь.
Словом можно убить.
Словом… можно спасти жизнь.
Она не уверена, что рада этим словам.
АПД: Я продолжаю грызть это бревно))
Всё ещё не попустивший Белый Город и попытка рассказать историю про "почему с одной девочкой случились витражи и как она увидела одного хорошего мастера снова живым". Скорее, конспект попытки, окей)
49. StripesДевочка смотрит, застыв – кажется, даже забыв дышать.
Она не может сказать, что именно заставило её замереть – именно здесь.
Сейчас – не может.
Полосы цветного света ложатся ей на лицо – серебро и золото Древ вдруг обернулись тысячами оттенков, словно радуга над перекатами, но эта радуга замерла, и на неё можно смотреть долго, очень долго.
Находя всё новые и новые оттенки.
Девочка смотрит очень долго, как движется свет.
Потом поворачивается – и видит, как цветные полосы ложатся на лицо стоящего за спиной мастера.
Он улыбается.
Девочка улыбается в ответ.
***
Уже не девочка – девочка осталась очень далеко, за темнотой, глыбами льда и треском дерева – стоит и смотрит на лежащий на столе лист бумаги.
Если смотреть издалека – достаточно издалека, чёрные строчки сливаются в неразличимые полосы – немые и совсем нестрашные.
Если не знать, что там написано.
Если не знать.
Она – уже знает.
Где-то очень далеко осыпаются с горьким звоном осколки цветного стекла.
Их не видно, но она знает, что они есть.
Что – больше нет.
***
…а в полумраке кузницы первой видна полоса раскалённого металла – гневно-огненная, сияющая.
Уже потом, подняв глаза, она позволяет себе увидеть – позволяет себе поверить.
Он жив.
Она почти не может его узнать – и дело не в переменах внешних, дело…
Он жив.
…а в тёмных волосах – полоски. Серебряные на чёрном.
И поблекшие, но заметные – пересекают лицо.
Следую концепции "упражняйся и будет тебе счастье", и ползу по склону Фудзи дальше)
15. Silence. Снова Гондолин и одна маленькая ласточка)Полдень вершины лета – время жаркой тишины.
Запах горячей травы ложится на землю тёплым одеялом, и небо светится ослепительной лазурью, и не хочется произносить ни слова – только дышать.
Закрыть глаза и влиться спиной в белый камень. Сейчас он прохладный, ночью будет тёплым – как руки старого друга. Спокойный, надёжный. Лежать затихшей ящеркой под полуденным солнцем и греться – почти с ним слившись.
Тишина плещется вокруг, волнами подходит к ногам и откатывается с тихим шелестом.
Стук деревянных планок. Звон колокольчиков. Другой звон – это молот в кузнице, и не один. Смех – взрослых и детей, голоса ясные и громкие, но от этого лишь светлее. Вдалеке – чья-то песня, и в неё вплетается флейта и шёпот фонтана. Голоса, разговоры – как шум моря, его нет здесь, но оно всегда рядом.
Запах горячей травы, нагретого камня и прохладной воды. Горячий металл, хлеб и пряности, и множество цветов.
Это не Тирион.
Тирион остался давно и далеко, на том берегу жизни и имени, его безмятежность была невесомой, как пёрышко, и преходящей, как предрассветный сон, и остался он в памяти – тревожным и погруженным во тьму, в цепочке огней, в горькой решимости в глазах матери. Светлым, любимым – и всё же оставленным.
Иногда любви недостаточно.
Но отсюда не нужно уходить. В здесь-и-сейчас – не нужно.
И можно замереть в медовом спокойствии этого полудня, ощущая себя частью белого камня.
Даже мыслей не остаётся – зачем?
Тишина.
С этой темой я слегка убился чайником, и, кажется, нисмох раскрыть. Заодно попытался в своих любимых женщин, но тоже... такое.
40. Rated. "Бесконечная лестница", Лисс, Хелессе и сложное семейное стекло.
- Хватит, - еле заметно изгибаются бледные губы, заставляя меня замереть на середине движения.
Стискиваю зубы, пряча оскал, в котором пополам усталости и злости.
Коротко и плавно склоняю голову, убираю клинок в ножны. Так же, как когда-то сворачивала карту. Так же, как спускалась с мачты корабля. Так же, как…
Не хватит. Недостаточно.
Я это знаю.
Она тоже.
Это всегда будет – полированным тонким куском горного хрусталя, как воздух, прозрачным – и всё же руку не протянешь.
Есть то, что дэйэ Катталэйн требует от дочери клана, признанной и принятой в её семью. Требует – и получает требуемое. Я давно доказала, что достойна. И, со стороны, кажется, что мы остановились на этом.
А есть то, что лиэ риатэ Хэлэссэ требует от своей дочери.
И когти бессильно скребут горный хрусталь, соскальзывая с противным скрежетом.
Там, где она танцует, не зная усилий и усталости, то, что ей легко и понятно, то, к чему она привыкла – мне чуждо.
Я другая. Я всегда буду другой.
Во мне морская княжна не найдёт наследницы.
Я слышу, как так же бессильно скребут когти – с другой стороны.
Она не умеет сдаваться и проигрывать. Никогда не умела. Но, когда нет противника и невозможно победить…
Каждый разговор – как переход по землям северных кланов, через снежное полотно – босыми ступнями. В последнее время мы всё чаще начинаем сразу «говорить на когтях». Так легче.
Но каждый раз, в каждом разговоре, я вижу, как щурятся её глаза.
Другая манера. Другие учителя.
Меч для твёрдой земли, для удара в спину.
Я вижу, как она пытается, силится признать это ценным – и не может.
Соскальзывает.
А я… я ни разу не смогла её задеть. Как бы ни старалась.
И это больнее любой кровавой раны.
В день, когда я могу это сделать, я уже не остаюсь в Иллафэнтэ.
Оценила ли ты, как смеются боги?
Увидела ли ты?
Хотя бы сейчас?
Внезапный апд, внезапное ориджевое стекло.
7.Heaven. Сеттинг эльфолётчиков, технически - сонгфик на "Тебя будут звать Икар".Она ни разу в жизни не поднималась выше облаков.
Тем не менее, она прекрасно знает небо на этой высоте.
Она, в конце концов, прожила с этим небом много лет.
Иногда оно снилось ей почти каждую ночь - величественные гряды облаков, и ледяной прозрачный воздух, и надвигающаяся тяжёлая тень грозы.
Иногда ей снилось, что она лежит, замерзая, на ледяном плато, а небо нависает сверху - сразу и дневное, и ночное, сияние звёзд и равнодушная солнечная белизна, снежная, страшная, и воздуха не хватает, и изрезанные замёрзшие пальцы бесполезно скользят...
По утрам он смотрел виновато и кутал её в плед, отогревал руки - целые - дыханием. И рассказывал, снова и снова - чем всё закончилось. Как его нашли и спасли.
Молчал, но она знала и так - его пилота тогда спасти не успели.
Он так и остался там, на ледяной высоте, под безжалостными глазами неба - вечный золотой мальчик, которому не стать взрослым.
Многие, потеряв напарника, никогда больше не встают на крыло - связь слишком близка, часто ближе, чем между родичами или любимыми, и её разрыв часто бьёт хорошо, если не насмерть.
(куда чаще пилот и навигатор гибнут оба. стрекозы - маленькие. и хрупкие)
Он продолжает летать.
Он каменеет при упоминании собственной семьи - клана потомственных летунов, в последний раз он говорил с отцом около двух сотен лет назад. Он помнит мальчишескую ошибку, стоившую его другу жизни.
Он не может не летать.
Она не тешит себя иллюзией, что её любовь когда-то могла что-то изменить. Что его любовь могла что-то изменить.
Его любовь к ней - хрустальный звон, прозрачная роса и солнечный свет, и тёплый плед после снов, и тёплые руки.
В его руках разъёмы для интерфейса "стрекозы".
Тяжелая нота, глубокая, басовитая, грозовой фронт и сокрушительная небесная твердь.
Она не уверена, что он понимает, насколько оглушительно звучит.
Он сам и его любовь к небу, невыносимо-тяжёлая и высокая.
Он сам по себе - почти невыносим.
Но мы не выбираем, кого любим.
И она остаётся на земле, и видит его сны о небе выше облаков, и её ожидание медленно и терпеливо, как ледники, и так же способно сокрушать скалы и менять равнины.
Словно, если она будет ждать достаточно сильно, он сможет вернуться на землю из любого полёта.
Словно она может удержать его в воздухе - замерзающими руками в порезах от кромок льда.
Даже когда ниточку с той стороны обрывают безжалостно, смотав на пальцы и дёрнув - так завершают шов, когда нет времени. Ни на что нет времени, нет времени для любви.
Она знает, что это значит.
Одна оборванная нить ничего не решает. Так бывает.
Ей снятся кошмары - про небо в огне, и невозможность дышать, и огненную птицу, рвущуюся ввысь.
Она ждёт, даже зная, что ей уже нечего ждать.
Она дожидается известий о победе, полной и окончательной.
Дожидается того, что в её дверь стучатся.
На её пороге стоит юная девочка со старыми глазами и белым пеплом в огненных прядях - небо и звёзды, сколько ей лет и на сколько она смотрит?...
Серебряный полумесяц крыльев блестит в пальцах, цепочка пробегает по выходам разъёмов над костяшками. По кольцу из лунного камня - отчётливо не её.
Девочка почтительно и чисто просит разрешения войти.
Его. Пилот.
Последний.
Последняя.
Она пропускает её в дом. И не может перестать думать: "мне жаль твоего мальчика. Он ведь не вашей породы.
Каково ему - видеть горящее небо в твоих глазах и снах?"
13. Misfortune. Оридж про эльфокотиков, история большого облома (осторожно, элементы бодихоррора)
Ночь пахла сыростью, свежестью и цветами. Лёгкий ветерок колыхал поникшие ветви ив.
Полная луна с удовольствием плескалась в тёмной воде небольшого озера. Таинственно серебрилась песчаная отмель, нежностью манили лепестки водяных лилий.
Над водой звенел женский смех и пение.
Сидевшие и танцевавшие на мелководье девы были ослепительно хороши – хотя, случись здесь ревнитель нравственности, он бы непременно осудил их воздушные белые одеяния, не скрывавшие почти ничего, и бесстыдно распущенные волосы.
Но все ревнители в такое время уже спали по домам, и никто не мешал веселью.
Одна из девушек услышала шорох в кустах, улыбнулась широко (и до странного хищно) и запела громче.
Голос разлился убийственно-нежным мёдом, сулящим неземные наслаждения и радость бездонную, как море. Противиться ему не смог бы никто.
Шуршащий и не стал, послушно появившись на песчаной отмели.
Был он тощ, долговяз и немного неуклюж, на лицо островат и бледноват, но одет, как юноша из богатой и старой семьи. Правда, на поясе не было меча, а голова была повязана длинным шарфом, вольно полоскавшимся на ветру вместе с распущенными волосами, но право, стал бы приличный юноша ночью гулять по кустам возле глухой деревни?
Да ещё и с кувшином вина в руке.
Девы встретили его дружным смехом.
- Доброй ночи, прекрасный незнакомец, - поприветствовала его певица – голос её даже в простом разговоре звучал песней. Остальные наперебой присоединились к ней, не менее сладостно и звонко.
- И вам доброй ночи, прекрасные девы, - не стал отнекиваться незнакомец, учтиво кланяясь. Голос у него был негромкий и хрипловатый: - Не будет ли ваше веселье испорчено несвоевременными гостями?
Девушки хором рассмеялись.
- О неет, - тоненько пропела ещё одна: - С вами, юноша, нам будет куда веселее!
- Да, да! – наперебой заплескались остальные: - Послушайте наши песни, потанцуйте с нами!
Главная из певиц улыбнулась, полуприкрыв глаза:
- В самом деле, как такой прекрасный юный господин может помешать веселью?
- А вина у вас не найдётся? – «юный господин» печально покачал кувшином, демонстрируя, что он пуст: - Что за веселье без вина?
Девы переглянулись неловко и замялись.
Гости пруда обычно были слишком очарованы и опьянены пением, чтобы думать ещё и о вине. Уж не бродячий ли охотник на нечисть завернул в эти глухие края?
- Ну, нет, так нет, - развёл руками их гость, не дождавшись ответа. Левый рукав у него странно потяжелел, словно он вымочил его в воде.
Одна из девушек принюхалась и вскинула на него хищный взгляд, быстро превратившийся в сочувственный.
- Юный господин… ранен? – поинтересовалась она, ненавязчиво придвигаясь ближе.
В воздухе действительно разливался нехороший железный запах.
- А… вы про это? – гость приподнял руку: - Пустяки, право.
Гость откинул рукав, и девы зашипели, шарахаясь в стороны.
На коже, прорастая сквозь неё, вилась и прорастала на глазах живая виноградная лоза – только вот листья в лунном свете отливали металлом.
И лоза эта явно была не в восторге от юных прелестниц.
- Бдит, зараза. За чистотой головы и нравственности, - прокомментировал гость, весело оглядел перепуганных собеседниц – уделив внимание и засиявшим в темноте глазам, и оскаленным зубам, острым, как у глубоководных рыб – и улыбнулся.
Клыки у него оказались не хуже.
- Не то, чтобы я была против продолжения знакомства вблизи, прекрасные девы, - промурлыкал он – и голос, невзирая на хрипоту, оказался ощутимо женским: - Но подавитесь же. Да, и я не юноша, вас не смущает?
- Чшшшего тебе тогда надо? – невежливо ответила старшая из утопленниц – человеческого в ней к этому моменту почти не осталось.
Судя по лицу остальных, внезапная женщина их смущала, и ещё как.
- Песен хотела послушать, - гостья невинно вскинула брови: - Красивые девушки, красиво поют, отчего нельзя?
Утопленницы посмотрели на неё, как на опасную сумасшедшую, и молча нырнули обратно в пруд.
Закачались кувшинки.
Луна раздробилась и собралась обратно.
- Эх, - печально сообщила воде женщина, стаскивая с головы шарф и передёргивая длинными пушистыми ушами: - Никакой радости в жизни. Даже нечисть пугается.
Озеро выразительно плеснуло.
комментарий к
История имеет оффтопный комментарий про "ничего себе тихие омуты во владениях невесты моего сюзерена..."
"ничего себе, блт, вассалы у жениха нашей госпожи" - подумали утопленницы в ответ.
Хотел в новый год с новой темой, дописал старый набросок.
24. No time. Касолавелланы и год-которого-не-былоС того момента, как осознание слов Дориана – о другом времени – осело и пустило корни, в голове Лавеллана начал, отсчитывая минуты, неотвратимо шуршать песок.
Воображаемое время проходило сквозь пальцы, царапало горло призраком жажды - они экономили воду, не доверяя здешней, в которой красные сполохи мешались с зелёными.. Покалывало кожу – словно пыталось стереть его, унести с собой, стереть оттуда, где его быть не должно.
Не его место. Не его жизнь. Его здесь не было.
Его не было там, где он быть должен.
И думать об этом времени не было.
Они останавливаются на краткую передышку под проклятой запертой дверью. Где-то по замку ходит последний из венатори-ключников, но им нужно хоть немного выдохнуть, прежде чем открывать охоту и на этого охотника.
Прежде чем они смогут уйти. В том, что смогут, он старается не сомневаться – не сейчас.
Красный лириум тихонько гудит на краю слуха - вроде бы ненавязчиво, но, вместе с тем, невыносимо. Эйфин старается не слушать. Невыносимого здесь слишком много, чтобы о нём думать.
Например, о сидящей рядом Кассандре.
С привычной железно прямой спиной и таким же железным лицом. Измождённым, в тёмной паутине воспалённых вен, с глазами, подтекающими красным.
- Отдохнёте? – спрашивает он, ровно и почти равнодушно, не доверяя сейчас собственному голосу. Смотрит на неё – не смотреть было бы… нечестно?
Смотреть – больно.
- Я... не сплю. Уже давно, - качает головой она, и голос странно, горько-гулко отдаётся эхом: - А вы?
- Не рискну, - он показывает подбородком вверх - туда, где сквозь треснувшую кровлю видна больная зелень неба: - Я не хочу узнавать, какие сны могут присниться... здесь.
"Мне слишком страшно засыпать в этом времени. Этого не должно было быть. Это моя вина. Творцы милосердные, всё это..."
Он не говорит этого, останавливает тихий скулёж в голове.
- Вас не задели? – спрашивает, остро чувствуя собственное бессилие, потому что возле клетки он уже протянул руки, и уже понял то, что никак не хотел понимать.
С этим ядом ему не справиться. Слишком долго. Слишком…
- Не о чем беспокоиться.
- И всё же – позвольте.
Его руку она перехватывает в воздухе - не сжимает, просто останавливает.
- Достаточно, Вестник, - говорит она спокойно: - Оставьте.
Эйфин открывает рот, чтобы возразить... и замирает. Откидывается на стену, бессильно опуская руки.
- Да, леди, - выдыхает, прикрывая глаза, признавая поражение.
- Мне осталось не так долго. Постарайтесь... выбраться, - у неё очень спокойный голос. Слишком спокойный.
Это не гнев Лелианы – «мы жили здесь, не говорите, что нас не было». Какая-то смесь… обречённости? Надежды?
Что он может сказать ей?
«Я постараюсь сделать так, чтобы этого не произошло?».
Чтобы этого разговора никогда не случилось?
У них не так много времени.
Песок сыплется и скрежещет на зубах.
Внезапный АПД и китайцы.
10. Breathe Again, Цзян Чэн и Чэньцин, во многом вокруг магистроигры, кажется, ООС всех.
Когда всё заканчивается, Цзян Чэн позволяет себе выдохнуть.
Ненадолго - нет у него времени, чтобы отдохнуть после боя, это себе могут позволить разве что простые солдаты, и то те, которые были ранены. Или мертвы - о да, теперь-то они могут здесь упокоиться, нет больше того, кто поднимет их в бой.
Нет. К этому придётся привыкнуть.
Вряд ли этому получится радоваться - но он надеялся хоть на какое-то удовлетворение. И не получил ничего, кроме вкуса горькой пепельной пыли на языке.
Впрочем, чего он ещё ожидал от этой тёмной твари?
- Глава, - окликает его помощник, и Цзян Чэн устало кивает, направляясь ко входу в пещеру.
Когда перед боем они говорили о том, что должно сделать со знаниями и записями Старейшины Илин, стремление сохранить лицо поначало возобладало над жадностью. Разумеется, главам достойных кланов заклинателей следовало уничтожить тёмное наследие и выполоть его корни...
Цзян Чэн не сомневается, что Ланьлин Цзинь постараются найти лазейку. И подозревает, что Лани тоже могут захотеть скорее запереть это знание в самой дальней и пыльной комнате, нежели уничтожить его окончательно (пусть борода почтенного наставника Циженя и облетела бы от возмущения, услышь он эти мысли своего ученика).
У него не так много времени.
(он не хочет, чтобы разум его брата после его смерти стал предметом торговли...)
Не так. Он не хочет, чтобы эта чума продолжала существовать на земле.
- Глава Цзян! Осторожнее! - окликает его ещё один кланник у входа, и Цзян Чэн отдёргивает ногу, едва не наступив на очередное мёртвое тело. По полу в беспорядке раскиданы свитки, но непонятно, последствия ли это боя или свойственная Вэй Усяню страсть к беспорядку. Цзян Чэн раздражённо оглядывается, решая, что ему делать с этим...
- Это же Чэньцин! - шелестит кто-то за его спиной, суеверно понизив голос, и заставляет его обернуться.
Чёрная флейта обманчиво-безобидно лежит на камне. Воины как-то незаметно становятся по бокам от главы - готовясь защищать, но не решаясь приближаться.
Флейта Старейшины заслужила не менее страшную славу, чем её владелец.
Цзян Чэн раздражённо фыркает, подходя ближе, но Цзыдянь искрит на пальце, готовясь защищать владельца.
Он протягивает руку...
и тёплые пальцы проводят по узору, который когда-то вырезали, всё ещё с привычной нежностью. Ей кажется, что руки его всё холоднее с каждым днём, но пальцы разжимаются, и он уходит.
Уходит, и она ждёт, когда он вернётся.
А потом его жизнь обрывается вспышкой острой боли.
А она не может, не может, не может по нему плакать, потому что она плакала и смеялась, звала и убивала только его дыханием и его сердцем, его волей, и то, что у людей называется кровью, и силой, и смыслом - было его дыханием.
А теперь осталось только молчание и пустота, и воздух с пылью и прахом. Неживой.
А она - нема и бессильна - остаётся лежать на камне в пещере.
Злость её бессильна, и не имеет голоса. И она бы могла...
Она не сможет.
Кажется, пока он поднимал эту флейту с камня, он наловил в пальцы больше заноз, чем во всех досках юньмэнских пирсов. Цзян Чэн недовольно морщится, вытирая кровь.
И почему-то чувствует себя так, словно в него рыдали, бессильно колотя в грудь руками, вместо того, чтобы вырвать этими же руками горло.
Он думает о том, чтобы сломать проклятую деревяшку в пальцах, или кинуть её на камни, или выбросить в пропасть... но затыкает её за пояс, скрывая рукавом.
Помощник старательно отводит глаза. Цзян Чэн знает, что он будет молчать.
- Сжечь здесь всё, - коротко командует он.
- Не торопитесь так, любезный глава Цзян, - шелестит за его спиной знакомый вкрадчивый голос.
Цзян Чэн разворачивается и готовится драться.
Ему кажется - кажется, он устал, как бродячая собака, и хочет только упасть и сдохнуть, - что флейта одобрительно качает кистью.
Когда он вырезал меня - из бамбука, выросшего на костях, из памяти здешних мертвецов - тех, кто ходит без миски риса и памятной таблички, кто забыл свои имена, и помнит лишь обиду и смертную горечь, из собственной ярости и злости, из пустоты своего сердца...
Он всё равно вырезал меня из своей любви.
Когда он поднимал мертвецов во имя мести, когда я смеялась в его руках, посылая их в их последний танец - я знала, что горит в нём ярче мести, и ярости, и гнева.
Но я не могла об этом петь, даже когда оно текло через меня вместе с его дыханием.
Я не могу об этом петь и сейчас.
Ты не услышишь.
Глава Цзян задумчиво баюкает в руках флейту своего брата - лакированный кусок бамбука, немой и простой.
Бездыханный.
Откладывает её в ящик стола, сглатывая комок в горле.
Сейчас он вздохнёт. Выдохнет.
Снова и снова. У него слишком много долгов, маленький племянник, за которым он должен присмотреть, потому что он не доверит его этой скользкой твари Цзинь Гуаньшаню, у него есть его клан и орден, и список дел тянется дальше, чем горизонт - он не может позволить своему дыханию прерываться на рыдания.
Он не будет оплакивать этого предателя.
У него нет времени, чтобы оплакивать ещё и его.
Флейта лежит молча, не способная больше дышать.